After Winter
(2021)

a story about art, love and loss
The feeling of a dark hole haunted me after my parents passed away.

They were colorful characters from the generation of the 1950s, with all the characteristic features of their era like idealism, romanticism, and lyrism. Father, Boris Fedorov, was a famous Russian artist: a glass master, graphic artist, sculptor, and painter. Mom, Lyudmila Fedorova, was fond of philosophy and worked as a restorer of architectural monuments of the Tver region.

It was incredibly interesting with them. They infected us with their "spiritual electricity." They loved each other, but the relationship between them was rather complicated.
Mom died tragically in 2009, a month before the birth of my first son.
Two years later, my father met another woman, and it was very difficult to accept.

Thus, archival photographs of our family, my photographs and graphics, personal correspondence of my parents, my father's artwork, as well as the poetry of Walt Whitman, with which the relationship of parents began, became part of the visual narrative of the project.

The position of the philosopher Sergei Lishaev is close to me. He defines photography "as a thing that allows the absent to be present. The play of the presence/absence of what is depicted in the photograph makes it possible to experience the finiteness of things, their absence and to be at the limits of the real ". According to Lishaev, "such a recognition - the acceptance of death sharpens the sense of life and gives place to the Other, non-existent. The proximity of the Other opens access to simple things, to the grace of their simple presence (the miracle of the pine, the miracle of the bird, the miracle of the grass, wind, light ...) "


___________________________________________


Ощущение черной дыры преследовало меня после того как не стало родителей.
Они были яркими личностями из поколения 1950-х, со всеми характерными чертами своей эпохи — идеалистами, романтиками, «лириками». Отец, Борис Федоров, был известным художником: мастером стекла, графиком, скульптором и живописцем. Мама, Людмила Федорова, увлекалась философией и занималась реставрацией архитектурных памятников Тверской области.

С ними было интересно, родители много занимались нами с сестрой и заражали нас своим «духовным электричеством». Они любили друг друга, но отношения между ними были довольно сложными.
Мама трагически погибла в 2009 году, за месяц до рождения моего первого сына.
Спустя два года отец встретил другую женщину, и это было очень непросто принять.
Мы были не в самых лучших отношениях, когда его не стало через пять лет после смерти мамы.
Фотография и работа над проектом дали мне мне возможность принять неизбежное, а также сменить дистанцию и оптику: перейти из позиции непосредственного участника трагических событий в позицию наблюдателя-исследователя, попытаться осознать и перепрожить травматичный опыт.

Перерабатывая семейный архив, я была захвачена желанием разобраться, понять, что происходило между родителями и повлияло на драматическую трансформацию их отношений.

Таким образом, частью визуального нарратива стали архивные фотографии нашей семьи, мои фотографии и графика, личная переписка родителей, художественные работы отца, а также поэзия Уолта Уитмена, с которой начались отношения родителей.

В стихотворении Уитмена из сборника «Листья травы» пророчески описаны события, произошедшие в нашей семье.

Ощущение природного цикла смены времен года дает веру в то, что за моментом острого переживания горя приходит фаза принятия и прорастания чего-то нового. Каждое время года в книге отражает циклы жизни нашей семьи — от беззаботной юности через расцвет и драматичные осенние переломы к угасанию и тишине.

Мне близка позиция философа Сергея Лишаева. Он определяет фотографию "как вещь, которая позволяет присутствовать отсутствующему. Игра присутствия/отсутствия того, что изображено на снимке, дает возможность пережить конечность вещей, их отсутствие и оказаться у пределов реального". Cогласно Лишаеву, "такое признание – принятие смерти обостряет чувство жизни и дает место Другому, не-сущему. Близость Другого открывает доступ к простым вещам, к благодати их простого присутствия (чудо сосны, чудо птицы, чудо травы, ветра, света…)"

Вспоминались депрессия отца, открытая настежь дверь, его шатающаяся фигура в сигаретном дыму… Он стремился выжить и победить, не предав свои идеалы.

Я наблюдала как на фотографиях из цветущей веселой девушки мама превращалась в уставшую, отстраненную женщину с томиком Льва Гумилева в руках. Вновь ощущала холод нашего панельного дома, теплоту плетеного абажура на кухне, запах кофе и видела ее спину, согнувшуюся в ночи над проектом разрушенной церкви.

Название подчеркивает мое желание видеть произошедшее как естественный ход событий и переосмыслить понятие наследия. Принимая свою утрату, я учусь отдавать своим детям то ценное и доброе, чему меня учили родители.
Out of the Cradle Endlessly Rocking (parts)

W.Witman

1.
Once Paumanok,
When the lilac-scent was in the air and Fifth-month grass was growing,
Up this seashore in some briers,
Two feather'd guests from Alabama, two together,
And their nest, and four light-green eggs spotted with brown,
And every day the he-bird to and fro near at hand,
And every day the she-bird crouch'd on her nest, silent, with bright eyes,
And every day I, a curious boy, never too close, never disturbing them,
Cautiously peering, absorbing, translating.

Shine! shine! shine!
Pour down your warmth, great sun!
While we bask, we two together.

Two together!
Winds blow south, or winds blow north,
Day come white, or night come black,
Home, or rivers and mountains from home,
Singing all time, minding no time,
While we two keep together.
2.
Till of a sudden,
May-be kill'd, unknown to her mate,
One forenoon the she-bird crouch'd not on the nest,
Nor return'd that afternoon, nor the next,
Nor ever appear'd again.

And thenceforward all summer in the sound of the sea,
And at night under the full of the moon in calmer weather,
Over the hoarse surging of the sea,
Or flitting from brier to brier by day,
I saw, I heard at intervals the remaining one, the he-bird,
The solitary guest from Alabama.

Blow! blow! blow!
Blow up sea-winds along Paumanok's shore;
I wait and I wait till you blow my mate to me.
3.
Soothe! soothe! soothe!
Close on its wave soothes the wave behind,
And again another behind embracing and lapping, every one close,
But my love soothes not me, not me.

Low hangs the moon, it rose late,
It is lagging—O I think it is heavy with love, with love.

O madly the sea pushes upon the land,
With love, with love.
O night! do I not see my love fluttering out among the breakers?
What is that little black thing I see there in the white?
Loud! loud! loud!
Loud I call to you, my love!
High and clear I shoot my voice over the waves,
Surely you must know who is here, is here,
You must know who I am, my love.
Low-hanging moon!
What is that dusky spot in your brown yellow?
O it is the shape, the shape of my mate!
O moon do not keep her from me any longer.
Land! land! O land!
Whichever way I turn, O I think you could give me my mate back again if you only would,
For I am almost sure I see her dimly whichever way I look.
O rising stars!
Perhaps the one I want so much will rise, will rise with some of you.
O throat! O trembling throat!
Sound clearer through the atmosphere!
Pierce the woods, the earth,
Somewhere listening to catch you must be the one I want.

Hither my love!
Here I am! here!
With this just-sustain'd note I announce myself to you,
This gentle call is for you my love, for you.

O darkness! O in vain!
O I am very sick and sorrowful.

O brown halo in the sky near the moon, drooping upon the sea!
O troubled reflection in the sea!
O throat! O throbbing heart!
And I singing uselessly, uselessly all the night.

O past! O happy life! O songs of joy!
In the air, in the woods, over fields,
Loved! loved! loved! loved! loved!
But my mate no more, no more with me!
We two together no more.

Made on
Tilda